Господи, только ты и знаешь, как больно оплакивать свое прошлое, драть душу, разбивать замороженную сердечную мышцу в осколки.
Освежевывать воспоминания недавних дней, выцарапывать из-под кожи старательно запрятанные переживания, восстанавливать по крупицам хронологию утечки нервных клеток.
Сжигать себя на ритуальном очищающем огне, чтобы спалить внутри все слабое, гнилое, податливое, и находить себя потом в горстке пыли на оставшемся пепелище.
Заново поднимать всю историю болезни.
Стыжусь сама перед собой за то, что я есть сейчас.
За втоптанную в дерьмо гордость, за бездарно просранный лимит веры в чудо, за похеренную самовлюбленность, за порабощенный, закабаленный мозг, за на хуй никому не нужный альтруизм и спасение душ утопающих.
Мать Тереза во мне медленно, но -слава силам- верно, усыхает.
Серое вещество настойчиво пробивается из-под гнета соплей, слез и накопленных обид.
Глаза мутного цвета начинают приобретать хотя бы осмысленное выражение. Когда-то они были блестящими и голубыми. И в них, говорят, светился интеллект. А еще у них был хитрый прищур. И самоуверенная хозяйка. Было-было, бла-бла-бла.
Почти ни о чем не жалею.
Грущу - да. Оплакиваю - точно.
Силюсь все это отпустить, распахнуть прогнившие ставни, проветрить, продуть свежим бодрящим сквозняком. Прополоскать сознание живой водой, в уши залить бальзаммузыку, мысли занять хорошими книгами.
Уговариваю себя, что самый темный час перед рассветом. Что еще вот чуть-чуть, еще немножечко терпения, еще совсем недолго.. И я оклимаюсь, я встану на ножки, отряхну пепел, расправлю опаленные крылышки, закину своих птенчиков на спину, и съебусь из этого ада куда-нибудь подальше.
Как все правильные птички я полечу на юг.
В маленький птичий рай, где живут такие же птички, как я.
Птички-фениксы.